(На могиле брата)
Sa’ab lunta, uutta lunta,
oi-lolee-lolee, uutta lunta,
valab vazgõssa ragõhta
uuvõõ lidnaa uulitsallõ,
vazgõzõõ pajaa eteese.
Tulõvad nelĺä neitsükkäissä
vassõzõõ pajaa eteese,
juttõb tõinõ tõizõlõza:
“Millä nõizõmm mäntšämääse,
kulillako vai kalilla?”
Kuli kukkui taiva’asõõ,
kali veeri kalmo teele,
vierakko tšerikko teele,
vieri vellee tšääpää pääle.
“Oi velvüd, emäni lahsi,
võidko nõissa ja ületä?
Anna tšääppäässä tšätüed,
sõrmõd liivassa viritä!”
Velli tšääppäässä tšärähti,
maanalta antõ äälee:
“Oi, sõsar, emäni lahsi,
elä riko uhsiani!
Eväd õlõ sinu tehtü,
uhzõd on tehtü Toonõõ tehtü,
i Toonõõ tširvee tširjutõttu.
Oi, sõsar, emäni lahsi,
mene kotoo, õõ kotona,
vaali vakka piiragoita,
tšühzetä anõõ-munõita,
too munad mullaa pääle,
piiragaizõd tšääpää pääle,
nimetä minuu nimeni,
arva minuu aikojani!”
Снег идет, новый снег,
льет медный град
на улицы нового города,
перед медной кузницей.
Приходят четыре девицы,
к медной кузнице,
говорит одна другой:
«Чем будем играть,
рюхами или битами?»
Рюха упала в небо,
бита скатилась на кладбищенскую дорогу,
круглая (рюха) – на дорогу к церкви,
укатилась на могилу брата.
«Ой, братик, дитя моей матери,
ты можешь подняться и встать?
Дай из могилы руки,
протяни пальцы из песка!»
Брат из могилы крикнул,
из-под земли подал голос:
«Ой, сестра, дитя моей матери,
не ломай мои двери!
Не тобой они сделаны,
двери сделаны Туони
и топором Туони вырезаны.
Ой, сестра, дитя моей матери,
иди домой, будь дома,
напеки корзину пирожков,
свари гусиных яиц,
принеси яйца мне на землю,
пирожки на могилу,
скажи моё имя,
вспоминай моё время!»
У необычной медной кузницы идёт снег и льёт медный град. Туда приходят четыре девицы поиграть в рюхи. Бита летит на небо, а оттуда на могилу брата. Девица просит брата встать из могилы. Брат же приказывает сестре идти домой, напечь пирожков и сварить яиц, затем принести всё это на кладбище и назвать его имя.
Начальная сцена в песне имеет мифический характер: медная кузница и четыре мифические девицы, в которых можно увидеть прибалтийско-финские версии (вяжущих) богинь судеб. Можно предположить, что у игры в городки некогда было магическое значение. Когда сестра пытается общаться с умершим братом как с живым, брат приказывает ей обращаться с ним так, как принято обращаться с мёртвыми в мире живых. У православных сохранилась традиция принятия пищи на могиле. Фраза nimetä minuu nimeni ’назови моё имя’ указывает на то, что символически пищу предлагали также умершему.
T Vana naine Vassilissa, Pummola (Vihtori Alava 1901, SKVR IV3 4778); Anna Ivanovna, Peen-Rudja (August Ahlqvist 1854–1855, SKVR IV3 4657).
M Tatjana Jegorov, Anna Kivisoo, Ropsu, ja koor (Lauri ja Aili Laiho-Simonsuuri 1937, ERA, Pl 113 A2, 118 B2).